Москва в октябре (воспоминание)
                                      Был вечер, звёзды падали с небес,
                                      Играла музыка и веселился бес.
                                                                           Жанна Морозова

Осенний вечер – черная дыра.
В ней фонари проделывают дыры,
И всё затем,
Чтобы везде шныряли фраера,
Заглядывая в платные сортиры
На букву «М».

Их музыкой встречает ресторан.
Останкина колючую антенну
Сожрав совсем,
Час от часу густеющий туман
Спуститься хочет к метрополитену
На букву «/\/\».

Октябрь месяц лезет на рожон,
И снова «холодок бежит за ворот»
Прохожим всем.
И инеем как будто заражён,
Чихает «с добрым утром, милый город»
На букву «М».

6 января 1999 года

Слово

Это слово задумано было вчера,
Только ночью оно соскочило с пера
И ушло не чернилами в недра страниц,
А туда, где цепляется ветер за птиц.

Нынче утром уже не угнаться за ним.
Будь неведомый путь его Богом храним,
Дай, Господь, ему волю на тысячу лет –
У меня же останется только портрет.

Я увижу его в очертаниях звёзд,
Возводя к небесам фантастический мост.
А когда в небо выйдут пастись облака,
В каждом облаке слово я наверняка

Буду видеть, надежду слепую храня,
Что однажды прольются они на меня.
Я купаться хочу в половодье ручьёв
Из задуманных, но не записанных, слов.

14 января 1999 года

Ощущение Бродского

У Бродского – повсюду геометрия:
Кивает квадратура круга
На сумму четырёх углов.
И умиротворенье до безветрия:
В пустыне то ли воет вьюга,
То ли молчание волхвов,
Античная природа юга –
Венецианских берегов.

У Бродского – повсюду дух Венеции
И Хиросима с Нагасаки –
Так пахнет тишина бедой.
Не чьей-то волей, просто по инерции
Постройки: храмы да бараки,
И, воспаряя над водой,
Растут кириллицины знаки,
Перекликаясь со звездой.

21 января 1999 года

* * *

Звезда, пронзая атмосферу,
Как бы даря младенцу отчество,
На новую делила эру –
И до нее. Сбылось пророчество!

Звезда переполнялась светом,
Теплом и новыми надеждами.
Казался целый мир одетым
Одними белыми одеждами.

Звезды свечение – лавина –
Как рощи белизна берёзовой.
Белым-бело. Но пуповина
При этом оставалась розовой.

22 января 1999 года

Диптих

1.
Тихо-тихо плачут глаза,
И змеиным путём из-за
Потайных уголков щеки,
Попадая в русло руки,
То одна проплывёт слеза,
То другая. Когда виски
За ладонями не сберечь,
И рука, уходя в пески
Сотрясаемых ветром плеч,
Не желает виски стеречь,
Натыкаясь на прядь волос,
Норовя загладить изъян,
С ней сплетается, как вопрос
И ответ. Или как Атос –
Портос – Арамис – Д’Артаньян.
Как названья: Ханой, Пхеньян.

Так рука продолжает путь.
Прядь волос раздавила грудь
И мешает уже дышать.
Стоит горлом едва вдохнуть
И уйти в глубину опять,
Чтобы только теченье – вспять.

Разговору рук в унисон,
То ли жалоба, то ли стон,
И взорвись, и огнём гори.
Запредельность, кошмарный сон
В ритме вальса на раз-два-три.
И распад вещества внутри.

8 февраля 1999 года

2.
…И распад вещества непременно влечёт
Появление новых частиц.
И с нуля начинается новый отсчёт
Ненаписанной драмы без лиц.

Представление входит в критический раж,
Только пятый кончается акт.
Не нужны декорации и макияж.
Напряжению действия в такт,

Лишь закончится долгое эхо «на бис»
И театр уплывёт в тишину,
Только-только развеется шелест кулис,
Словно дым в облака, в вышину,

Ускользающим эхо по стенам домов
Разнесётся последний аккорд,
Измождённый рыбак драгоценный улов
Сбережёт и не бросит за борт.

Понесёт от театра волну за волной
Необузданной силы певец.
И волна за волной воспарит над страной,
И почти захлебнётся пловец.

Но, поставив законы всего на-попа,
Будем новые силы копить.
И к театру, как прежде, рванётся толпа,
Чтобы зрелище снова купить.

Театральный билет из трясущихся рук
Хладнокровно возьмёт билетёр,
И, незримый, но видящий всё, драматург
Вновь на сцене разложит костёр.

8 мая 1999 года

* * *

Костёр горит, и угли тают
В густой бесформенности дыма.
Слова звучат, но попадают
Не в суть, не в яблочко, а мимо.

Слова, рождённые из черни,
Теряют целостность звучанья
И сокращаются, как черви,
Отбрасывая окончанья.

А остаётся арматура,
А корни скрыты между строчек,
Повсюду аббревиатура
Их заменяет – так короче.

Речь вырождается в мычанье,
Оно протяжно и полого.
Оно не то, чтобы молчанье –
Молчанье может значить много.

Зияют на словах прорехи,
И звука в них густого мало.
Они похожи на помехи
Плохого радиосигнала.

Я воду лью на пепелище –
Мне это ремесло не ново:
Склоняться над бумагой писчей,
Из праха составляя слово.

12, 14 Мая 1999 года

Хвала Интернету

Хвала гиганту-Интернету!
Технологический прогресс
Своим путём страничку эту
Донёс – за море, дол и лес –
До вас донёс в такие дали!
И согласитесь, что едва ли
Из-за компьютерной канвы
Едва увидели бы вы
Главу ребёнка и титана.
Пускай за морем вырос он,
Но по часам, как князь Гвидон,
Сын славного царя Салтана.
А значит, повезло и мне
(И, честно говоря, вдвойне!).

26 июня 1999 года

Полёт из Сан-Диего в Канзас

Равномерно вдыхая, не спали, дремали турбины.
Мне досталось свободное место вблизи от кабины.
Я смотрел на поджарую девушку из экипажа.
Отделился от трапа увесистый бюст фюзеляжа -
Так корабль начинает нащупывать новый фарватер.
Пересчитывать начал строения иллюминатор.
Указательный палец оставил ребро переплёта.
Самолёт, замирая, вымеривал стойку для взлёта.
Разразилось взывающим криком железное тело,
Колебание звука достигло лимита, предела -
Немоты. А потом оторвались шасси от бетона.
Не мотало, как в море пучина мотала Гвидона.
По причинам космическим я не испытывал робость.
Глубоко уходил Сан-Диего - в подоблачность, в пропасть.
Я увидел под нами обилие плотного снега.
Мы парили над полем кусочков из белого лего.
Продолженье кратчайшей из связей двух точек, прямая,
Положенье меняла, движение света ломая.
В разложении света присутствовал белый и синий,
Размножая оттенки на пересечении линий.
Наконец, появились картины песчаного цвета -
Это было логичней для американского лета.
Проступает в пустынных сугробах людская гордыня.
Изменяет оттенки и резко темнеет пустыня,
А потом извергается заревом огнеопасным
И песком рассыпается бурым, коричнево-красным.
И в ребро переплёта опять упирается палец.
Я читаю по-русски, и видимо, я - иностранец.
Хорошо в поднебесье - похоже на царство Аида.
А навстречу мамаша несёт малыша-инвалида.
Я в кириллицу - шасть, целиком отдаваясь сюжету.
Там писали про то, как исполнилось двести поэту.
Там цитата была, мол, родится бесстрашное племя.
Не заметил я, как переплавилось в прошлое время,
А под нами уже появлялась бетонная масса,
Мы кругами снижались над аэродромом Канзаса.

Мой полёт протекал, а потом завершился обычно,
Но его описать не сумел я, увы, лаконично.
Перелёт Сан-Диего-Канзас – не какая-то сага…
Но чернила текли, и никак не кончалась бумага.

4 июля 1999 года

* * *
Ходики - это часы, они ходят так,
Что мы постоянно слышим их шаг: тик-так.
Ежесекундный мрамор такой ходьбы -
Это не то, что, бывало, мы по грибы

Через железнодорожную ветку, в лес,
И набирался в корзинах немалый вес,
Воспламеняя охотничий наш азарт…
Представьте - шестьсот миллионов тик-так назад.

1 августа 1999 года

Эмигрантское танго

Пролетела комета -
Сгусток жара и света,
Оторвись от паркета,
Полетим на авось,
Поднажав на педали,
В невозможные дали,
Где мы были едва ли,
Не довелось.

Заживём королями,
Не мусоля рублями,
А с большими нулями
Оставляя счета.
Будут американцы,
Тоже мне, оборванцы,
Нам рассказывать мансы,
Но ни черта

Не поймём мы! Однако
Говорят, там клоака,
Всё чудно, всё инако,
Дикий Запад, бардак.
Недалёки и твёрды
Улыбаются морды,
Своей глупостью горды
И не до драк.

К чёрту эту комету!
Звёзды блекнут к рассвету,
Я иду по кювету
В свой родной сельсовет,
Где я клячи колхозной
Вид авитаминозный,
Где и запах навозный,
И вкус, и цвет.

23 августа 1999 года

Жалоба муравьёв

                               Боре Гольдштейну

Здесь обычно так тихо и славно, но Боже правый,
Отчего они вдруг понаехали всей оравой?
Расплодились Мамаем, нагрянули саранчою,
Или землю нашу считают они нечужою?

Ведь полгода назад, недавно так, в Осо-Лобо
Они стольких из нас довели до креста, до гроба,
И ногами давили, и жгли нас большим кострищем -
До сих пор мы пропавших без вести тщетно ищем.

А на сей раз приспичило им кутить на Фалконе,
И опять - мы шестёрки для них, а они - в законе -
Расслабляются здесь, и нам почерк, увы, знаком их:
Харакири для нас, местных жителей, насекомых.

Лучше б дома они сидели, играли в нарды!
Да куда уже там, ведь поэты, в качель их, барды!
Менестрели! И пахан их тоже, такое чудо:
И откуда такой он взялся, Гольдштейн, откуда?

Как напьются они кровинушки наших младенцев!
Ох, наслать бы на них арабов, а лучше - и немцев!
Насовать им в колёса палки, в матрасы репейник,
Чтобы не оскверняли наш родовой муравейник!

14, 15 сентября 1999 года

Бродский

Постройка из слов, а за нею - предлог и точка.
На этом кончается четверостишие. Строчка
Как будто глаголет, мол, напрягитесь немного
И вставьте недостающее после предлога
Слово, вдруг оказавшееся перемещённым
В начало строфы. А если дадите ещё им,
Словам, волю, хотя и просят они не слишком,
Волю словам - с перебором, с избытком, с лишком,
Волю подростка, что дом покинул сиротский…
Такие трюки умел исполнять Иосиф Бродский.

6 октября 1999 года

Римме Гольдман

Неизвестный в гриме Сирано -
Персонаж из Вашего романа.
Не хватало только одного:
Чтоб Вертинский был у фортепьяно.

Вы бы андалузские грибки
Трогали рассеянною вилкой,
На свечу б слетались мотыльки
И фужеры чокались с бутылкой,

Чтоб вино плескало через край
Прямо на креветки и маслины…
Римме Гольдман снится этот рай
В недрах Силиконовой долины.

12 ноября 1999 года

Александру Зевелёву

Если в тысячный раз предлагают наркотики -
Без сомнения, в Вас они что-то нашли.
Сан Франциско казался кусочком экзотики,
Уголком китайчонка по имени Ли.

Искажённый сюжет Александра Вертинского,
Чей хрустальный корабль пересёк океан.
Вас смутили убогостью мата английского
И на тысяча первый залезли в карман.

Корабли из стекляшек - иллюзия Маркмана,
И меня иногда опьяняют слова.
Это, верно, о Вас, что ворона прокаркала,
Выпал сыр, и плутовка была такова.

Что ругаться по поводу варварской ушлости!
Пустяки это всё, не сигайте с моста.
Расписной папуас многополой наружности
Неожиданно вымолвил: "Дайте кота!"

Вы бежали оттуда в клинической панике,
И прохожие думали, мол нездоров
Погибающий, будто в кино о "Титанике",
Подозрительный тип Александр Зевелёв.

13 ноября 1999 года

* * *
Когда сменяется эпоха
Другой эпохой - дело плохо!

Ноябрь 1999 года

* * *
Ваши неадекватные реакции
Подобны бурной и продолжительной овации
По поводу семьдесят шестой годовщины
Одного высокопоставленного мужчины.

Ноябрь 1999 года

* * *
Диктатор пробует вина -
Идёт локальная война.
Диктатор пьёт, и пьёт до дна -
Идёт тотальная война.

12 декабря 1999 года

* * *
Наш век эпоху метрополий
Похоронил Господней волей,
Оставив очаги зловоний
На кладбищах былых колоний.

12 декабря 1999 года

Рубайят

Рубаи - это джинн, помещённый в ничтожный объём,
В лучезарный сосуд, из которого пьём мы и пьём,
Рубаи - это джинн с бородой, не Хаттаб, а Хайям,
Что играет словами, как ветер играет бельём.

Рубаи сочинять - это к музе ходить на приём,
Рубаи сочинять - с головою нырять в водоём,
В безутешный поток, где омыл свои ноги Хайям…
Рубаи сочинять, оставаясь с Хайямом вдвоём.

25 декабря 1999 года

11-я годовщина

Ты просто так открыла мне
Пути туда, где есть на дне
Большой воды морской песок
И дом, не низок, не высок.

26 декабря 1999 года

* * *
Волна ложится на волну,
Совокупляясь,
И обращается в одну
Живую завязь.

Волна рождается одна,
Потом вторично…
Пучина, хоть и холодна,
Но эротична.

1999