Беседа состоялась на одной из вествудских кухонь в Лос-Анджелесе вечером 21 апреля 2009 года
Эдуард Прониловер (Лос-Анджелес, Калифорния)
Михаил Ромм (Сан-Диего, Калифорния, США)
Одно из делений литературы – это деление на художественную (поэтическую) литературу и литературу нехудожественную (непоэтическую). Художественный текст отличается от нехудожественного авторским использованием приёмов особой выразительности (метафора, эпитет, гротеск и т.д.), наличие или отсутствие которых в тексте и является единственным объективным, материальным критерием отличия художественного текста от нехудожественного[1].
Нехудожественные тексты написаны обыденным языком, которым люди пользуются в повседневном общении. Художественные тексты, напротив, написаны языком, которым люди в повседневном общении не пользуются[2].
Таким образом:
Деление художественных текстов на прозу и поэзию терминологически неправильно и вносит путаницу понятий. Художественные тексты бывают ритмическими и неритмическими, а уже внутри этого деления существует множество других делений и подразделений.
Упомянем также попытки классифицировать художественные (поэтические) произведения по степени художественности (поэтичности), т.е. по степени насыщенности текста приёмами особой выразительности. Например, есть т. н. «романы в стихах» («Евгений Онегин») и большие прозаические произведения, названные поэмами («Мёртвые души»). В первом случае слово «роман» как бы снижает планку ожидания образности (одновременн делая ударение на сюжетную линию), а во втором – слово «поэма» подчёркивает степень художественности (в основном, метафоричности) текста. В целом, терминология получается запутанной.
Есть стихи и проза как виды речевой деятельности, и есть ритмическая и неритмическая поэзия как виды (формы) художественной литературы[3]. При этом стихотворный текст, будучи художественным, одновременно может быть и публицистическим, и философским, и медицинским и т. д. Ну а проза может быть всякой, будучи при этом как художественной, так и нехудожественной.
У Василия Шукшина есть «Раскас». Так рассказ называется – «Раскас». Герой рассказа написал «раскас»: о жизни, о горе (жена сбежала с офицером), о человечности… Правда, герой не шибко разбирался в жанрах, да и задача у него была нетворческая: «Им совестно станет», но он считал свой «раскас» рассказом, потому что там, с его точки зрения, было всё, что нужно писателю и читателю. А там всё и было: жизнь, любовь, измена, сострадание… Ну, почти всё. Всё, кроме художественных приёмов и грамотности. Но грамотность – забота не поэта, и даже не редактора, а корректора. А вот художественные приёмы…
У Шукшина описан крайний случай, и проблемы-то, на самом деле, там совсем другие, не литературные. Но даже грамотное бытописание, и в обнимку с острой социальной проблематикой, и при полном соблюдении законов жанра, ещё не делает текст художественным. Потому что литературные жанры (формы) сами по себе не являются проявлениями художественности. Так, умело скомпонованные воспоминания, документы и стенограммы заседаний способны превращаться в прекрасные пьесы, полезное и захватывающее чтиво, но художественность при этом может как присутствовать, так и отсутствовать.
1Оценка же уровня художественности, или поэтичности, того или иного текста всегда субъективна; и даже если оценки совпадают, и даже если они авторитетны, это говорит всего лишь о совпадении и авторитетности оценок, но не об их объективности.
2а)Поэтому касательно всё тех же метафор, эпитетов и т. д. следует сразу оговорить, что и они могут быть как поэтическими, так и бытовыми, к художественной речи отношения уже не имеющими. Но ведь в какие-то моменты своего бытования (рождаясь или возрождаясь) они, бытовые метафоры, тоже были поэтическими. Так что и с «объективным, материальным критерием» тоже не всё так просто – не всегда он «объективен» и «материален».
б) С научными текстами более-менее всё ясно (широкое использование специальной терминологии, конкретные или не очень конкретные научные задачи), но возникает закономерный вопрос: а в чём же отличие публицистики – и от художественной речи, и от речи обыденной? Публицистика пишется обыденным языком (хотя реверансы в сторону поэзии или науки не возбраняются), но при этом тексты специфическими (публицистическими) способами организованы.
3Поэтому термин «ритмическая проза» неточен, а термины «стихи в прозе», «стихотворение в прозе» – просто лишены всякого смысла.
По степени художественности поэтическая (то есть, использующая приёмы особой выразительности) литература может быть профессиональной, самодеятельной и графоманской.
Профессиональная художественная литература бывает хорошей, замечательной и гениальной.
Самодеятельная художественная литература[4] – это то, что мы обычно называем «так себе, средненько».
Графомания – это то, что бессмысленно или смехотворно, хотя и с использованием художественных приёмов.
Ниже графомании – только те бессмысленные тексты, авторы которых не пользуются даже художественными приёмами.
Здесь уместно повториться, что все оценки художественности субъективны и имеют субъективное значение только для оценивающих и тех, кто считает оценщиков авторитетами.
Характерным признаком наличия художественности в тексте является присутствие в нём «дополнительных смыслов», помимо того основного, с формальной точки зрения, смысла, который естественным образом вытекает из словарного толкования используемых в тексте слов.
4Этому достойнейшему виду времяпрепровождения – в русском обществе, увы, не повезло. Возьмите любой вид искусства, кроме художественной литературы. В музыке, в живописи, в театре и т. д. самодеятельность всегда поощрялась и уважалось. Никто и никогда не стыдился сказать, что он самодеятельный художник или певец, и никому в голову не приходило, что человек, сказавший это, мог бы поискать и более достойное занятие. Но упаси бог сказать автору стихотворений или рассказов (тем более, поэм или романов), что он – самодеятельный автор: врага наживёшь!
Возможно, такое исключительное отношение к литературной самодеятельности связано и с исключительным отношением русской интеллигенции к художественной литературе вообще – как одному из главных смыслообразующих начал, и с наследственным заблуждением, зафиксированным в хрестоматийной строчке Евг. Евтушенко: "Поэт в России – больше, чем поэт".
Многие были бы гораздо терпимее к текстам Эдуарда Асадова и Александра Розенбаума, если бы эти произведения художественной самодеятельности занимали положенное им место и не пользовались таким мощным официальным признанием и любовью народной, заслоняя творчество тех, кто действительно достоин и признания, и любви. Но, кроме публики, винить тут некого.
Важно иметь в виду ещё и то, что в самодеятельных художественных текстах значение имеет их этическое, а вовсе не художественное содержание. Давний друг Э. Прониловера поэт и литературовед Борис Цейтлин, живущий ныне в Израиле, знавал в семидесятые человека, который, начитавшись Эдуарда Асадова, вступил в неравный бой со шпаной в электричке, заступаясь за молодую женщину. Многим ли классикам дано так воздействовать на умы и души людей?