Завещание

Меня не страшит даже самосожжение,
Я – жертва кораблекрушения.
Посреди цветущего, сияющего города
Я умру от холода и голода,
Потому что мне не выпало сестерция,
Да и вообще претит коммерция.
Не приду молиться вашим идолам на капище,
И не выйду за травой на пастбище,
Просто лягу потихоньку в темноте, при телевизоре,
В очередь за ангельскими визами,
Изложу на всякий случай на бумаге завещание,
Чтобы смерть не походила на молчание
И весьма логично вытекала бы из прошлого,
Нелогичного, но и не тошного.
Да будет проклято зато настоящее –
Это море да солнце палящее,
И пускай забудет меня Римская империя...
Такая вот буффонада, а не мистерия.

4 января 2001 года

* * *

Зачем ко мне являешься, поэт,
Когда я перелистываю книгу?
Зачем перехожу на tet-a-tet?
Нам не состыковаться ни в дуэт,
Ни в клан, ни в лигу.

Ты, вещь в себе, себя замуровал
В кирпичный томик без щелей, без дырок,
Под множество бумажных покрывал –
Боялся, видно, недругов похвал,
Друзей придирок.

Не бойся! Я тебе ни друг, ни враг,
Я плоть твоя, и кровь, и семя.
Надень, поэт, тугой обложки фрак,
Не протекая каплей в море врак –
Соврать не смея.

26 января 2001 года

Ла-Хойе

Солёный океанский привкус
Там, бирюза и ультрамар, -
В Ла-Хойе – трёхметровый фикус,
Вгрызающийся в тротуар.

Вращенье мраморного шара,
Неугомонного в воде, –
Как будто капля пробежала
У времени по бороде.

Там две русалки-лесбиянки
Изнемогают от «лафы».
На них поглядывают «янки»,
А также «красные шарфы».

Там нет на улицах навоза,
А магазин готов продать
Вам кучу ракушек всего за
Четыре девяносто пять.

Там можно на асфальте время
Увидеть, ибо тень часов
Их заменяет. Там деревья
Ужасно тёплых поясов.

Там можно прикупить Рембрандта,
Пикассо, Гойя и Дали
И заплатить за музыканта,
Который вечно на мели.

Там есть контраст: «орлы» и «решки»,
Вода и сушь, покой и зуд.
Там «мерсы» ждут, когда тележки
Лениво нищие везут.

И я там был. Сидел в кофейне,
Где, поцелуями звеня,
Травили фраеры по фене,
Не напрягающей меня.

29 января 2001 года

* * *

Во всяком доме, и большом, и малом,
Делили пресловутый каравай:
Свободу слова – интеллектуалам,
А остальным – корриду подавай.

На каждого родного троглодита
Найдётся камень и металлолом.
Кому-то достаётся Афродита,
Кому-то проще - девушка с веслом.

7 апреля 2001 года

Посвящается телеканалу НТВ

Кто я на свете? Хорошо б, поэт,
Читатель, слушатель, рассказчик. –
Увы! Свидетель века, силуэт
В пути из колыбели в ящик.

Я выкормыш империи. Родня
Далёко, не протянешь руку.
Там то, что стало нынче темой дня,
Под утро вызывает скуку,

А вскоре снова будоражит мозг
В ответ на прибыль кислорода.
Свеча горит, переплавляя воск
Опять же, в воск. И глас народа

Звучит, звучит, и нет ему конца,
Поскольку, выйдя на орбиту,
Он так и крутится вокруг яйца
Земного, сам себе арбитр,

Рассказчик, слушатель, певец, поэт,
Игрок «в бутылочку» и в куклы;
Плывёт венок, и каждый в нём сонет
Рождается из первой буквы.

Прекрасно! Веселит телеэкран,
Сараи сходят за чертоги,
Не различить, увы, на теле ран,
Под плотным покрывалом тоги,¹

В которой возвращаются с войны,
(Верней, с локального конфликта).
А те из нас, что рассуждать вольны, –
Уже подобие реликта.

Кто я на свете? Зритель – вот и всё,
Не стану подводить итоги.
Пускай меня течением несёт
В водоворот. А в эпилоге

Мы будем нежно рады и ботве,
Забыв про клубни, про картошку...
Сегодня умирает НТВ,
Хорошенького – понемножку.

13 апреля 2001 года

¹ Тогу римские граждане (до империи) носили только в мирное время, поэтому она стала в поэтических описаниях синонимом мира.

 

Лос-Анджелес

Природы нет. Повсюду город.
Бетон, железо и стекло.
И раскаляется мотор от
Жары и скорости. Стекло

Моё последнее терпенье
Какой-то слизью на асфальт,
И наступило отупенье...
Так зарождается базальт –

Для огнедышащей породы
Подобный суперперегрев,
Наверно, кстати. Нет природы.
Сегодня город мастью треф

Лежит – зияют перекрёстки.
В ответ на выхлопы из труб
Несутся жёлтые полоски.
Природы нет. Природа – труп.

Безжизненно, без кислорода
Горят и мечутся огни
В стекле. Отсутствует природа,
Ушла – попробуй догони,

Давя на газ до исступленья,
Крути колёса и кардан,
Скорей, на волю из плененья, –
В пустыню или в океан.

11 мая 2001 года

Увертюра к «Хэппи энду»

                          Лиля Хайлис и Александр Зевелёв
                          написали роман «Хэппи энд»

У пианиста Александра
Соавтор – вещая Кассандра.
Они которую неделю роман писали по «емелю» –
Такой новейший симбиоз
Нам двадцать первый век принёс.

Итак, отпетый алкоголик,
Учитель школы, бедный йорик,
Зазвал подругу на пикник.
Не то, чтоб к ней чудак проник
(Как поговаривал народ,
он был слегка наоборот).
На пикнике среди гулянки,
Где не присутствовали янки,
А исключительно свои –
И алкоголь, и соловьи,
И хлеб да соль, как говорится,
А не какая-нибудь пицца,
Был жаркий, солнечный денёк.
Погода – вообще конёк
Калифорнийских этих мест
(Не Сан-Франциско, а окрест).

Но сбился я... Среди гулянки,
Жратвы, гитар, всеобщей пьянки
Рождался красочный сюжет.
И пианист (он был поэт)
Не отставал, а на коне
Всегда во всём – он пил вдвойне,
Но успевал (какая прыть!)
Неспешно клавиши раскрыть,
И все ему смотрели в рот,
Когда он пел про бутерброд.
О, бутерброд! Закуска эта
Достойна клавиш и куплета!

Теперь подругу вспомнить нужно.
Её ли преданная дружба
Не сможет восхитить тебя,
Читатель? Слово теребя,
Поэты, помнишь ли, слагали
О ней такие письмена,
Что те, в которых не солгали,
Их пережили времена.
Один вот написал на днях:
«Есть бабы в русских деревнях...»

Короче, йорика подруга
Его из дружеского круга
Тянула прочь, чтоб им домой
Попасть: ему и ей самой,
Поскольку, чтобы ночевать,
Нужна нормальная кровать.

Они ушли. А на полянке
Вершилась эпопея пьянки,
Как и сопутствующих дел,
О коих я бы не хотел
Болтать. Поверьте, кто же рад
В стихах описывать разврат?!

Те, что домой не улизнули,
Держали стойко караул.
Часам к пяти утра уснули
Последние. Лишь не уснул
Борис. Средь полумёртвых тел
Он не дремал, а строго бдел.
Борис не спит. Вокруг – деревья,
Туман – и больше ничего.
Он ходит, вождь среди кочевья,
Сопровождает ночь его.
Все крепко-накрепко уснули.
Борис в почётном карауле.

Учитель школы и Клариса,
Вернувшись, словно биссектриса,
Спешили по своим углам,
Но не делили пополам
Пространство, а остаток ночки,
Расслабившись, поодиночке
Смотрели сны. А, может быть,
Не снилось им ничто. Как пить,
Ручаюсь, что про дело сыска
Обоим снилась переписка,
Про то, как посреди гулянки
Раздался выстрел на полянке,

Но стоп! На этом я, пардон,
Молчу и убираюсь вон,
Поскольку слишком сладок яд,
Что называем плагиат.
А вы, читатель, оставайтесь,
В сюжет немедленно впивайтесь,
В конце концов, велик ли грех,
Что страшно хочется про всех
Узнать в деталях и немедля
Вам – для азарта, ну а мне для
Чего – не знаю, просто близко,
Рукой подать до Сан-Франциско,
Где среди множества легенд
Одну назвали «Хэппи энд».

18 мая 2001 года

* * *

Что говорить, я тоже лезу
Куда-то вверх, а сам не зрю,
И поклоняюсь то железу,
То нечисти, то пузырю.

Не лучше ли, одевшись в маску –
Так одевался мистер Икс, -
Уехать, скажем, на Аляску,
Откуда истекает Стикс.

24 мая 2001 года

 

Стихи о красном цвете

Откуда столько красного вокруг?
В природе красный цвет, скорее, редкость.
Хотя закат... И всё же, это трюк.
Когда удастся навести на резкость
Одну звезду, которая горит
Поярче Солнца, белыми хвостами,
То светом озарённый лабиринт
Евразии покажется листами
Одной лишь книги, чей урочный час
Ворвался в двери разом, не стучась.

Пришла пора. Двадцатый век созрел.
Все сорок лет блуждания, мытарства
Без церемоний он вершил расстрел,
И в щепки разлетались государства,
И так, и сяк по линиям границ
Перерезая собственные вены...
Коль жизнь – игра, то непременно блиц
Под занесённой сталью Мельпомены.
Но книга недоступна для неё,
Поскольку правда в ней, а не враньё,

Поскольку книга зрела сорок лет,
Пока не отразилась на бумаге...
И книга знала, что не тёплый плед
Согреет нас, а только спирт из фляги.
Она несла в себе язык такой,
Что гласный не потворствовал согласным.
...Звезда соседство с лунною дугой
Могла бы посчитать огнеопасным,
Ещё бы! Раскалившись до бела,
Она уже не красною была.

Где языками рукопись горит,
Горенье языка не иссякает,
Роман один, но сколько маргарит,
Которых проведенье опекает
И к Мастеру ведёт, мол, не скучай,
Даруя вечность тихую обоим...
Закат роняет, как бы невзначай,
На белый плащ кровавые подбои.
А утром Солнце пятится на юг...
Откуда столько красного вокруг?

2 июня 2001 года

Порядок слов

Порядок слов изменяя в строке, чтобы она была-таки похожа
Не на столичную улицу, на которой толкаются прохожие,
Не на цепь, связанную из одинаково жалких звеньев,
Не на цепляющиеся друг за друга ветви деревьев,
Корявые и изгибающиеся, чтобы продолжить
Стремление к справедливости. Подал же
Какой-то идиот драгоценную идейку,
Возможно, даже сказал по телеку,
Игра слов, говорит, - шалость!
Или это мне послышалось?
Полоснуло ль кинжалом?
Из седла ли вышибло?
Терплю, не скрипну.
Не возьму скрипку,
Ибо слуха нету,
Лучше тенету
Порвать. Вброд
Входя в водоворот,
Преодолеть не суметь
Его, и по самую смерть
Оставаться в потоке речки,
Которая, не допуская осечки,
Несёт и несёт бесконечный поток,
Что протекает в итоге на белый листок,
И каменеет. Но всё-таки, глядя со стороны,
Видно отчётливо - чёрная речка из стран иных,
Потусторонних, несёт свои воды туда, где родится
Слог, равнолегка которому, может быть, лишь водица
Очень широкой реки, идеальной гармонии звукосплетений,
То есть стихотворение – самое чудесное из всех изобретений.

15 июня 2001 года

* * *
                                                    «Но выше слов, и строф, и строк –
                                                    весной разбуженный листок.»
                                                                                             Анатолий Богатых
                                                                                             «Утреннее размышление о Божьем величии»

Листок действительно выше слов,
Ибо он вырос на дереве,
А слова, хоть и столбиком,
Не выше стола
Или книжной полки,
На которую их поставили.
И всё же,
Слово было вначале,
А потом уже пришла весна,
Которая и разбудила листок.
Слово – это выдох,
От которого трепещет листва на дереве.
Слово – это смерч,
Который дерево выворачивает с корнем.
Слово – это семя,
Которое воплотится в новом дереве,
Даруя природе
Тысячи новых весенних листьев,
Влекомых по свету
Словом.

28 июня 2001 года

11 сентября 2001 года

Обилие земли и воли,
И не стесняйся, иммигрант,
Черпай! Расплатой – злость от боли,
А боль – надёжнейший гарант

Прилива злости. Так и надо,
Нас занесло на вираже,
И объявления «джихада»
Что ждать – объявлено уже...

Моя прибрежная пустыня,
С тобой мы нынче заодно.
Ты не какая-то святыня,
Ты просто – светлое пятно

На глобусе. Пожалуй, рано
Нам предлагается погост,
Ужель велением Корана
Всю нашу жизнь коту под хвост?

Какая дьявольская сила
Играет на твоей струне?
Она нас, разве что, взбесила,
Разлившись горем по стране.

«Аллах Велик!» - звучит из Мекки,
И нам за это – в горло кость...
Бывают каменными реки...
Зачем меня терзаешь, злость?

22 сентября 2001 года

* * *

Спрячьте ваше ego
В карман
(В котором нынче фига
Иль наган),
Достаньте хоть дежурный
Комплимент,
Вы ж человек культурный,
Интел-ли-гент.
Произнесите ту же речь
В ином ключе,
И чтоб не сыпалась картечь,
И чтоб вообще
Приятно было голос Ваш
Назвать не лаем,
А словом барда. А палаш
Мы призываем
Оставить дома. Боже мой,
Да будьте проще:
Ругайтесь с мужем иль женой
(А лучше - с тёщей).

25 сентября 2001 года

Дружеское танго
друзьям-эмигрантам, с любовью

Скажи, зачем бываем так циничны мы?
Кому нужна неистовая спесь?
Мы всё-таки не стали заграничными,
Хотя уже давно осели здесь.
Нас разъедают мелкие амбиции,
Нам поле битвы – только подавай.
Мы суд вершим, подобно инквизиции,
А после делим русский каравай.

Вокруг – не разберёшься, просто месиво:
Душа – потёмки, не видать ни зги,
А в темноте работают невесело,
С опаской эмигрантские мозги.
Им, очевидно, не хватает скорости,
И, чтоб проблемы разрешать скорей,
Еретики сжигаются на хворосте
Под радостные гики дикарей.

Мы все – родня, хотя такие разные,
В одной упряжке, стае, косяке,
И звуки речи – гласные, согласные
Мы чувствуем на общем языке.
Меняться ни к чему, да и негоже нам,
Мы б никогда не отдали врагам
Любимый мир, в миры иные вложенный,
Наш неприкосновенный балаган.

21 октября 2001 года

Валаам

Хотя седые небеса пусты,
В них устремляются церковные кресты.
Но, даже если это остров Валаам,
Кресты все намертво присохли к куполам,
Не уцепиться им за небеса,
Их к низу тянут хвойные леса,
И стены монастырские тверды
В печальной сини Ладожской воды
На вековечном стыке зла с добром,
Где воды отливают серебром.

Когда с пустых небес на землю льёт,
Когда по Ладоге весной проходит лёд,
Когда белым-бело, повсюду снег,
И кормит вшей прожорливых не зек,
А узник несудимый – инвалид,
И кажется, пришёл палеолит,
Мерещится, что выдаст чёрт и съест
Свинья – на фоне этих потаённых мест
Над лесом возвышаются кресты,
Но небеса по-прежнему пусты.

27 октября 2001 года

Поэт
                                               Андрею Малеаку

Зачем кругами по углам
Скупой жилплощади поэта
Блуждать, перебирая хлам
Глазами? Ни к чему всё это.

Пойти на улицу, закрыв
Гортань воротником – не туго ль?
Свой не выпячивать надрыв,
Вдыхая кислород и уголь.

Быть равнодушным через край
Последний. В мыслях не копаться.
Смотреть на дом, кабак, сарай –
И непременно улыбаться.

6-7 ноября 2001 года

Шекспириада

Я, всё-таки, артист.
Играть комедию – родное ремесло,
Оно мне нравится – трагедии назло,
Когда же свист
И хохот публики вокруг
Меня,
Я по-немецки думаю: цурюк,
И возвращаюсь за кулисы, чтоб
Перевести дыхание. Звеня,
Аплодисменты мне морщинят лоб,
Я напрягаюсь, выхожу опять,
Чтоб руки развести, как бы объять
Огромный зал.
Потом, вальяжно в кресле развалясь,
Я по привычке выливаю грязь.
Я так устал,
Похоже,
Образ мой таков:
Я кто же? –
Шут, дурак из дураков,
Я собирался: только роль прочту,
А сам увлёкся, пересёк черту...
Ломать комедию, чтобы трещали кости,
Желтеть от желчи и белеть от злости.
Ломать комедию не запретит никто,
Но до известного предела...
Когда же через толстое пальто
Вдруг проступают очертанья тела,
То публика не продолжает смех,
А морщится теперь в недоуменье,
Что говорить, какой уж тут успех,
Сатира вырождается в глумленье.
Улыбки зала так искажены,
Что не улыбки вовсе, а гримасы…
Кому такие выходки нужны?
Кому нужны?!
Даёшь искусство в массы!
Итак, важны
Каноны жанра, ибо
Без них игра –
Без водоёма рыба.
Перегорая,
Уходить с позором –
Не привыкать
Таким, как я, актёрам,
Когда накатит
Приступом сатиры
Такая боль,
Что даже и придиры
Увидят роль:
Я Даниилом Хармсом
Глумлюсь, юдоль
Выделываю фарсом…
Пусть реплики мои и шутовски,
Они большой трагедии мазки.

16 декабря 2001 года

Онегинской строфой

                                               Конечно, не один Евгений
                                               Смятенье Тани видеть мог,
                                               Но целью взоров и суждений
                                               В то время жирный был пирог
                                               (К несчастию, пересолённый);
                                               Да вот в бутылке засмолённой,
                                               Между жарким и блан-манже,
                                               Цимлянское несут уже;
                                               За ним строй рюмок узких, длинных,
                                               Подобно талии твоей,
                                               Зизи, кристалл души моей,
                                               Предмет стихов моих невинных,
                                               Любви приманчивый фиал,
                                               Ты, от кого я пьян бывал!
                                                                                      А. Пушкин, «Евгений Онегин»

Конечно, не один Евгений
В смятенье Таню мог застичь,
Но кто таскался за княгиней,
Кто пил вино, кто кушал дичь.
О, дичь! Когда-то ты летала,
Покуда жало из металла
В тебя не впилось, и теперь
Лежишь на блюде ты. Поверь,
Что участь многих божьих тварей
Решается таким путём:
Они едой или питьём
Становятся после аварий,
Дурных эксцессов в варьете,
Дуэлей, казней – и т.д.

Дуэль привычна, но порочна.
Пора поэтам поумнеть:
Увы, материя первична,
И что за чёрт, питьё и снедь –
Еда от Бога нам для тела
Дана. А что душа хотела –
Какая, к дьяволу, душа,
Когда еда так хороша,
Когда еды кругом в достатке,
В избытке даже, целый том.
Наешься, выпадешь потом
В осадок, и лежишь в осадке,
В желудке – сущая мура:
«Мой дядя самых честных пра...»

Мой дядя, мой осколок детства,
В плену систем координат
Давай-ка налегать на сходства
Родных «отеческих пенат»
И дальних стран, откуда, видно,
Мне быть неправым не обидно.
Пускай твой каждый paragraph
Глаголет: «Michael, ты не прав», –
Мои суждения упрямы,
«Война и мир» отцов, детей
порой становится лютей,
но не писать же эпиграммы...
А лучше вспомнить старину:
«Его пример – другим нау...»

26 декабря 2001 года